В мои совсем не бурные студенческие годы на филфаке СПбГУ у меня была одна отрада — лекции по зарубежной литературе у Ивана Андреевича. И однажды мрачным зимним утром Иван Андреевич начал лекцию о Борхесе следующими словами: «Магический реализм — глупая формулировка советского литературоведения. Ничего магического в этой латиноамериканской литературе не было, у них там действительно всё вот так». С тех пор оказалось, что можно смотреть на вещи совершенно иным взглядом — не как на бурный полет фантазии, а как на некоторый вариант реальности. Кажется, я и тут не ошиблась. Ну, кто из вас в сцене с солярием смотрит на трусы Нортона, а кто на книгу, которой он отмахивается от Томпсона? Что за книга-то? [Правильный ответ — «Лабиринты» Борхеса]
Я сижу в кресле, уставившись в титры — в полном недоумении и с некоторым разочарованием, я говорю буквам на экране «Эй! Куда ты полетел? Какой в этом смысл?» — до тех пор, пока в зале не остаются только я и мятая банка из-под кока-колы. Пнуть эту банку и пойти домой такой же, как раньше — вот и всё. В самом деле, «Бёрдмен» — это фильм, который не заставляет задуматься — как будто эти сложные составные части многослойного пирога в конце концов складывались в нечто идеально-цельное, не требующее мучительного разбора. Любители типа меня могут, конечно, пару дней поковыряться в нем десертной вилкой. Тут и непростые отношения с реальностью по ту сторону экрана: сыгравший когда-то супергероя стареющий Майкл Китон играет Риггана Томпсона, сыгравшего когда-то супергероя и теперь пытающегося вернуть былую славу и веру в свой талант на бродвейской сцене; Эдвард Нортон, известный своим дурным поведением в работе, играет Майкла Шайнера — гения, но самодура, красавчика и настоящую сволочь.
С другой стороны, по эту сторону экрана игра и «реальность» тоже мешаются друг с другом: большую часть времени мы проводим в пространстве театра, причем не просто наблюдая за постановкой, а любовно осматривая камерой Любецки театр как организм — с вечно выползающим из темноты маленьким человечком, с пустым коридором, слушающим по радиосвязи последний прогон, с тихими жизнями, которые происходят на периферии основного действия, наконец, с театральными суевериями: прямо на наших глазах сбудется театральное пророчество. Кроме того, театр выплескивается наружу в виде классических сцен комедии дель арте (сцена в гардеробной с Майком, Лесли и спрятавшейся за вешалками Сэм) и почти учебных гэгов (пламенный диалог актера с расстегнутой ширинкой). Чего там, сам бесконечный полет камеры, прячущий монтажные склейки, превращает фильм в театральное действие, где ты лишен возможности моргнуть, но вынужден сам преодолевать временные эллипсы, короче должен работать головой, потому что действие не замирает ни на секунду.
Наконец, вся линия о кинематографе построена на тематических глыбах типа «поэт и толпа», «автор и критик», «массовый зритель или признание интеллектуальной элиты» — пища для ума многовековой выдержки и без срока годности. Несмотря на это, в конечном счете оказывается, что все места тут заняты: есть актеры, которые играют сами себя, которые играют актеров, которые играют сами себя или лучших себя, есть зрители, есть и критики, в общем, картинка уже завершена без нас — и ей не нужны наши усилия. Бёрдмен, как лента Мёбиуса, заворачивается сам на себя. Проверьте по этому простому трафарету: каждая сцена, начинаясь с одной ноты, к концу опровергнет то, с чего начиналась: сама методика выведена на поверхность в сцене драки и монологе Риггана про «папу, который был пьяным ублюдком». Что ей нужно, так это наш смех. «Я хочу вырвать твои глаза, вставить их в свой череп и увидеть мир такими глазами, какими я видел их в твоем возрасте,» — говорит Майк Сэм — и это, конечно, фраза, от которой летят искры их грядущего романа, но вообще-то, это просто очень смешная шутка режиссера, учитывая то, что Сэм играет Эмма Стоун.
Но если не заметить этого, можно хотя бы увидеть, что вообще-то тут солидные актеры непляжного калибра поочередно бегают в трусах, а апофеозом проникновенной актерской игры оказывается гигантская эрекция перед полным зрительным залом. Смех — единственная возможность победить абсолютное отсутствие логики в этой жизни, где Ригган Томпсон — одновременно и сходящий с ума актеришка со странными видениями, и гениальный драматический персонаж с недюжим театральным талантом, и герой, и Бастер Китон, и, в конце концов — супермен, способный расправить черные крылья и воспарить над восхищенным Нью-Йорком. Вам кажется, что это магический реализм, а всё так и было на самом деле: и если вы думаете, что люди не летают, то вам пора уже отбросить груз этих ненужных и прибивающих к земле знаний. The Unexpected virtue of ignorance. Это не магия, всё так и есть. A thing is a thing, not what is said of that thing.
