Евгений Руман приехал в Москву представить свой новый фильм «Человек в стене» (The Man in the Wall). Этот камерный триллер привезли кинотеатр «Пионер» и Посольство Израиля в рамках Фестиваля израильского кино. Юля Гулян поговорила с режиссером о мании преследования, детских страшилках и о том, почему кино не должно быть слишком серьезным.
glukk: Как получилось, что вы радикально сменили жанр? Сатирический «Ленин в октябре», потом детский фильм «Путешествие Игоря и Журавлей», и вдруг «Человек в стене» - здорово закрученный триллер, и он абсолютно универсальный. Должно быть, он везде был хорошо принят.
Евгений Руман: Пока что он мало где был показан, он только в начале своего пути — первой трети прокатной жизни. Но действительно везде, где он уже был показан, он был понят, я видел это по реакции в Голландии, в Германии, в Одессе, где он недавно взял один приз [приз за Лучшую женскую роль получила Тамар Алкан — прим. glukk]. Но отвечая на ваш вопрос о смене курса, этот фильм гораздо более естественный для меня, в нем я выступаю и сценаристом, а в предыдущих фильмах я был, самое большее, соавтором сценария. Поэтому этот фильм мне ближе, хотя я люблю разные жанры, у меня как у зрителя довольно эклектичный вкус, и в каком-то смысле это передается в мои работы. Но детское кино было, скорее, одноразовым экспериментом, а вот это мне ближе.
В фильме всего 12 монтажных склеек, и каждая сцена снята одним кадром. Невозможно удержаться от сравнения с «Викторией» Шиппера…
Я ее посмотрел недавно, месяц назад. Там это доведено до какого-то экстрима: 140 минут одним кадром. Не знаю, правда это, или есть склейки, но выглядит как будто правда. С другой стороны, ведь не то чтобы до сих пор не было фильмов с длинными кадрами.
Но как будто и тематически есть пересечения. У вас даже логлайны похожи: «Одна девушка, одна ночь…»
Серьезно? Интересно, я логлайн не видел. Мне это было очень важно, чтобы создать ощущение присутствия. Я полагаю, что и Шипперу — тоже в каком-то смысле. Сопереживание происходит именно на уровне времени, и для моего фильма это казалось очень важным. Это то, как я его видел, и как я хотел, чтобы зритель ощущал. Ведь часто время в кино — мертвое, оно не показывается. Какие-то проходы, движения… Для меня это была интегральная часть, связанная еще — не знаю, будете ли вы делать спойлер фильма или нет — с решением, с тем, что кто-то подслушивает, и мы находимся в его точке зрения, когда он слышит или наблюдает. Для меня это было на уровне сценария, задумки.
Значит, мне не показалось, что там есть подсказка, когда героиня выбегает на улицу, и ты слышишь дыхание будто бы оператора, а на самом деле это намек на подслушивание?
Да, я решил, что я оставлю одну подсказку, ну и кто разгадает — тот разгадает. Но пока что большинство не догадывается. Они чувствуют, что что-то не то, но часто думают, что это дух героя, что-то из области мистики. Хотя мне казалось, что это практически налицо. Но это изнутри видится всегда иначе. Я не пытался скрыть это любыми способами, а хотел поиграть на этой тонкой грани: одна рассказывает — двое страдают.
Были еще маленькие намеки, как сумка в самом начале, на которой написано «WHERE?»
Да, это моя сумка. Реквизитор принесла 3-4 сумки, и мне ни одна не понравилась, я сказал «давай мою возьмем». Может, это подсознательно было.
Ключевые сцены фильма, несмотря на напряжение, сняты как будто с усмешкой: разоблачение любовника («у твоего мужа не может быть обуви 47 размера!») или тот момент, когда героиня узнает, что единственная к ней претензия мужа — в том, что она потеряла чувство юмора. Насколько юмор, ирония важны для вас?
Мне казалось, что в ситуации есть анекдотичность. Но, если честно, иногда я был удивлен на показах, что люди смеются. На первом показе я был практически шокирован: на Роттердамском фестивале большие залы по 600 человек, и ты ощущаешь все реакции этой массы, когда даже мелкий смешок вдруг становится смехом. Я не знал, что это было настолько смешно, и не понимал, хорошо это или плохо. Сейчас я привык, и мне это нравится. А первые разы я был ошарашен, конечно. Когда кино слишком серьезное, когда серьезно на 100%, мне тяжело. Бывают гениальные замечательные фильмы, но мне хочется чуть-чуть добавить… Может быть, это не всегда выдерживает стиль, но я режиссер, мое право, и я шучу.
Раз уж мы не обошлись без спойлеров, развязка фильма несомненно отсылает к «Разговору» Копполы. Тогда, в 70-е, мания преследования одолела Америку. Насколько это актуально сейчас? Или эта фобия переместилась в более личное пространство?
Мне кажется, это дико актуально, потому что сегодня во всем современном мире есть культура реалити-шоу. Я не знаю, как в России, но полагаю, что у вас тоже. И реалити-шоу основаны в конечном итоге на внедрении в личную жизнь. Сегодня, во многом из-за интернета, люди чувствуют, что их личное становится общественным. Мания того, что каждый о тебе все знает, развивается все больше. Был фильм Citizenfour, который очень четко это показывает. Коппола предвидел это, в 70-е это было больше идеей, а сейчас это реальность фактически.
Помимо длинных кадров в фильме одновременно и очень подвижная камера. Сколько пришлось репетировать, и было ли место импровизации? Как проходили съемки?
Все, что связано с камерой, было отрепетировано. Мы с оператором строили мизансцену, хореографию. Несмотря на то, что каждая сцена была снята одним кадром, я хотел, чтобы мы об этом думали, как будто это смонтировано, просто это внутрикадровый монтаж. Когда долгие кадры на крупном плане, камера должна быть синхронизирована с движением актеров. Много мы не репетировали, потому что фильм был малобюджетным, мы сняли весь фильм за шесть дней. Денег на репетиции тоже было мало, поэтому я долго выбирал актеров. Выбирал тех, кто, как мне казалось, мог изначально с этим справиться. В итоге почти все актеры оказались больше театральными, и они, естественно, привыкли к тому, чтобы держать сцену. Во время съемок импровизации было не много. Иногда я давал актерам относительную свободу, но я, скорее, хотел, чтобы это выглядело как импровизации, но чтобы ее не было.
Последний вопрос — про музыку. Название The Man in the Wall вдохновлено песней, и пропавший герой по профессии — звукорежиссер или по крайней мере имеет отношение к звуку, к музыке. Наконец, звук и оказывается макгаффином.
Да, все так. «The Man in the Wall» - это старая израильская песня 50-х годов. Есть короткий рассказ «Человек, проходящий сквозь стены» французского писателя Марселя Эме, немного в стиле Эдгара Алана По. По мотивам этого рассказа была написана песня, которой в Израиле 50-х пугали детей, как мне рассказали. Страшный бас, аккордеон, — очень интересная песня. А я ее впервые услышал в кавере 90-х. И когда я начал задумываться о фильме, эта песня всплыла в памяти. Но для фильма я хотел записать кавер-версию, и это был повод познакомиться с музыкантом Ноамом Энбаром, я его очень люблю. Он сделал аранжировку очень отличную от первых двух, и спел, а я был очень счастлив этому обстоятельству.
Фестиваль израильского кино продлится на площадке Летнего «Пионера» в Сокольниках до 17 августа.
