Пацифист и футуролог Олаф Стэплдон в перерыве между двумя мировыми воинами написал увесистую историю будущего человечества, предсказав многие катастрофы 20 века (и многие события сериала «Футурама»). 85 лет спустя композитор Йoхaн Йоханнссон, получив «Золотой глобус» за саундтрек к «Вселенной Стивена Хокинга», задумал экранизировать этот не самый очевидный для этой цели роман — в кино и не такое спасали. Йоханнссон взял последние главы «Последних и первых людей» — о неминуемой гибели человечества — и доверил их читать за кадром Тильде Суинтон.
Впрочем, и привычные сцены апокалипсиса на экран тоже не попали — в качестве иллюстрации к этому посланию одиночества и надежды Йоханнссон снимал балканские мемориальные памятники — Споменики. Вопреки специфическому послевоенному госзаказу, тысячи монолитов, одиноко разбросанных по пустошам бывшей Югославии, были созданы с такой степенью абстракции, что до сих пор стоят там памятниками несбывшейся мечте о дивном новом мире. Для фильма же оператор Стурла Брандт Гревлен (вы помните его по «Виктории», снятой одним кадром — Гревлен еще там в титрах первым, опережая режиссера) снимал на очень зернистую 16-мм пленку (и анаморфото) и с таким пристальным вниманием, что за грубой фактурой спомеников без всяких спецэффектов (если не считать клинап-граффити) проявились очертания и космических кораблей, и их печальных обитателей — бессмертных, бесконечно мудрых, но обреченных на неминуемую гибель людей далекого будущего.
«Последние и первые люди» создавались долго — Йоханнссон то и дело отвлекался на основную работу, успев написать музыку ко всем последним фильмам Дени Вильнева. «Прибытие», на которое Йоханнсон потратил год вместо привычных 3 месяцев, и вовсе как будто вступает в диалог с «Последними и первыми людьми». Ведь «Прибытие» — фильм не только о послании иной цивилизации нам, ныне живущим, но и о смирении и одиночестве, с которым каждый осмеливается посмотреть в глаза судьбе, приняв собственную конечность. Так и «Последние и первые люди», несмотря на выбранную мегаломанскую форму, то и дело обращают катастрофу далекой от нас цивилизации в напоминание о конечности и самого автора (Йоханнссон умер два года назад, и фильм завершил Гревлен уже в качестве креативного продюсера), и каждого адресата этого послания, сидящего в темноте кинозала.
И роман, и фильм лишены отдельных героев, а заодно и твистов, привычной драматургии. Впрочем, Йоханссон и в своей музыке всячески избегал риторической формы с отчетливыми сильными и слабыми долями, завязкой и развязкой. Вместо этого музыка Йоханссона базируется на звуке дроуна — гармонически независимого гулкого, тягучего, часто басового тона (контрабасы и хор Theater of Voices в постобработке будут звучать и в «Людях»). И этот гул рождается у Йоханссона из эмбиента так плавно, что не взрывает тишину, а будто продлевает ее. Это прием настолько непривычный для европейской музыкальной традиции, что неизменно вызывает тревогу — не удивительно, что дроун аккомпанировал и пришельцам-октоподам в «Прибытии» Вильнева (в то время, как человеческую линии в фильме отдали на откуп другому пост-минималисту Максу Рихтеру).
Похоже, этот принцип дроуна Йоханссон-режиссер переносит и в свой фильм не только в музыкальных, но и в концептуальных решениях: как Марти Макфлай исполнял «Johnny B Goode», чтобы Чак Берри изобрел этот новый звук, так и Тильда Суинтон сообщает о том, что людям будущего нужна наша помощь, потому что будущее неразрывно связано с прошлым, а некоторые события из будущего могут повлиять на нас сегодняшних (и наоборот). Людям пришлось прожить 20 миллионов лет, чтобы сместить привычную оптику и обнаружить, что история создается из мгновения настоящего, и в ней нет перспектив. Вот тогда в черноте несовершенной кинопленки и получается разглядеть звездное небо, а в неминуемой конечности всего услышать не финальный аккорд, а изменчивую, неразрывно связанную с тишиной музыку — для дебютного 70-минутного фильма не так уж и мало.