Швейцарский режиссер Рето Каффи снимает короткометражные фильмы, получает за них награды, а в 2009 году был номинирован на «Оскар». В Москве его фильм «На одной ветке» открыл Международный фестиваль короткометражного кино shnit, а в Московской школе кино Каффи провел мастер-класс о том, как стать режиссером в Европе. Мы поговорили с Рето о личных переживаниях, лежащих в основе его фильмов, и ощущении Европы внутри себя.
Рето Каффи: «На одной ветке» — фильм о чувстве вины. Во всех моих фильмах тема вины присутствует. Наверное, потому что я рос в католической семье, а может, это что-то наше швейцарское. Прежде всего меня интересуют ситуации, где сразу нельзя определить, откуда чувство вины берется. История, которая запустила процесс создания «На одной ветке», произошла со мной.
Когда я учился в киношколе, у меня не было денег, я решил продать одну вещь на eBay, а покупательница не заплатила. Я совершил ошибку, сразу отправив ей покупку, и потом пытался выбить эти деньги, но процесс требовал слишком больших усилий, поэтому я просто решил об этом забыть. Когда я наконец завершил фильм, я поехал отдыхать в Бельгию. И тут меня осенило, что я отправил сюда свою вещь год назад, и хорошо было бы проведать эту женщину. Оказалось, что ее дом был совсем рядом. Я сказал жене: «Пойдем попробуем получить деньги», хотя дело было не в деньгах — просто такое садистское удовольствие. Моя жена сказала, что я психопат, но мы все равно туда приехали. Женщины дома не было, и мы уже собирались уезжать, потому что на самом деле я не психопат, но тут она появилась. Уже стемнело, я ждал ее в саду, и когда она подошла, я сказал ей: «Привет, ты мне должна деньги». Конечно, она была в шоке, потому что подумала, что я приехал из Швейцарии, чтобы найти ее. Она вся побледнела, и мне самому стало нехорошо от этого всего, я постарался с ней спокойно поговорить. Она пообещала заплатить. Я вернулся в Кельн, но деньги не пришли. А потом мне пришло сообщение от ее сестры, мол, она не смогла заплатить, потому что сразу после моего визита попала в аварию, теперь лежит в больнице, и все это произошло из-за меня.
Конечно, я не хотел причинять ей вред, а жена вообще сказала, что сестра все врет. Я не поехал проверять, но чувство вины все равно осталось. Я начал думать, что же мне делать, стоит ли мне туда поехать или нет. В итоге я решил, что все-таки она меня обманула. Но сама история меня очень заинтересовала. Что, если бы она умерла, если бы у меня не было жены, если бы я приехал на кладбище и увидел там сестру и влюбился бы в нее, но я же убийца ее сестры. Эта история стала меня занимать. То ли я виноват, то ли нет. И мы со сценаристом начали искать такие ситуации в повседневной жизни, где было бы затронуто чувство вины.
Алексей Краевский: То есть необходимо испытать какую-то травму?
Рето Каффи: Это должно как-то соотноситься с чувственным опытом, не обязательно травмой. Мой фильм не автобиографичен, но в нем есть попытка отобразить чувства, которые я испытал. Вот это сиюминутное удовольствие, которое сменяется тем, что ты по уши в дерьме.
АК: Российское кино часто довольно глянцевое и дарит нам такой позитивный аттракцион, а в вашем кино все персонажи выглядят одинокими и несчастными, хотя жизнь в Швейцарии, вероятно, гораздо комфортнее.
РК: То, что я видел, совсем не гламурное. «Елена» Звягинцева — это жесткая история, где жизнь показана без прикрас. Мои персонажи не кажутся мне такими уж жалкими, у обоих есть работа — вполне себе средний класс. Для меня важнее было найти хороший конфликт. Мне сначала нужно было показать невозможность любви. А сейчас я работаю над фильмом о двух мошенниках, религиозных аферистах, и там уже совершенно другие движущие силы. Я показываю своего героя одиноким, несчастливым, и это важно, потому что вожделение вместе с одиночеством служат пусковым механизмом моего кино.
АК: Как вам удается зарабатывать и выживать, снимая короткие метры?
РК:У меня есть друзья, которые сводят концы с концами на короткометражках, но я снимаю рекламу, я работаю над сценариями. Будущее — за интернетом. Короткий метр — это полноценный жанр, и интернет-дистрибуция изменит ситуацию. Например, «Кайф с доставкой» вышел в десятиминутном формате и завоевал зрителя.
АК: Какие-то шансы есть и в России, судя по программе фестиваля с фильмами известных режиссеров, которые продолжают снимать короткий метр.
РК: Да, жалко, что нет серьезных денег на этом рынке, но надежда есть. У меня полно идей короткометражек, и хотелось бы на этом в итоге заработать.
АК: В России почти всех волнует, кто мы такие. Волнует ли вас, кто такие швейцарцы?
РК: Конечно, всех волнует, какое место мы занимаем в мире. Недавно тут, в России, у меня был большой разговор о геях. Сам я не гей, но это большой вопрос самоопределения. И в одном из моих фильмов я как раз говорю об этом. И опять это история, которая случилась со мной самим.
Мы были с моим товарищем в Майами, писали статью об электронной музыке, размышляли о том, какой снять фильм. Мы пошли на пляж, а я очень бледный и быстро сгораю на солнце. Я попросил моего друга, с которым мы общаемся больше пятнадцати лет, чтобы он помазал мне спину кремом, на что он сказал, что ни за что не будет этого делать. Но я же тогда сгорю, что мне было делать, никого больше не было вокруг. Я сказал ему, что не могу дотянуться, на что он мне показал, что на самом деле я мог бы! Я обиделся и сказал тогда, как он может вообще такое устраивать из-за мелкой просьбы, на что он ответил, что я вообще единственный из его знакомых, кто стал бы просить что-то подобное. Вот это самоопределение, вот картина мужчины в западном мире. На такой истории можно построить фильм, потому что в основе ее лежит вопрос, что приемлемо, а что — нет: может ли один мужчина намазать спину кремом другому, где границы дружбы? А что, если бы мы не были хорошими друзьями? Если бы одного из героев только что бросила девушка, и он только и ловил бы взгляды женщин, а другой избегал внимания? Тут я понял, что это хорошая возможность рассказать нечто большее.
АК: Теперь вы уже знаете, что надо сделать, чтобы получить номинацию на «Оскар»? Как на вас это повлияло?
РК: Все перестали мне звонить, думая, что я очень занят, но потом ситуация вернулась в нормальное состояние. Я, как и все, думаю, что надо что-то снять про Холокост, чтобы туда попасть. В моем фильме есть политическая тема мигрантов из Восточной Европы, но это произошло только потому, что мы не могли найти подходящих актеров-швейцарцев. Тогда мы взяли настоящих парней из коррекционного центра, непрофессиональных актеров, и это сработало.
АК: Вы собираетесь и дальше снимать кино политически?
РК: Есть большая проблема подростковой преступности в Европе. Непонятно, надо ли заступиться или отойти в сторону? В какой-то момент я подумал, что политическая дилемма должна быть на первом месте, но потом смешал ее с любовной линией, иначе это был бы сплошной морализм. Я играл с разными версиями сценария и на какое-то время потерял свою цель, но потом дал свои тексты почитать двум друзьям, и они вернули меня к изначальному варианту, где было и то, и другое. Это был микс из правильных ингредиентов. Мне интересен современный мир, потому что я могу соотнести его с собой, найти в себе столько тем, например, интернет-зависимость. Одиночество — это самая большая проблема, мир становится абсолютно технологичным. Люди теряют связь друг с другом, но переписка нас немного связывает обратно. Хотя все смотрят в свои телефоны целый день и, наверное, нужно сделать приложение «Свобода от интернета». В этом смысле в Москве и в Цюрихе ситуация абсолютно одинаковая.
АК: Кажется, все это уже существует, но что-то новое все равно должно появляться каждый день.
РК: Большой страх будущего витает в воздухе, крупный бизнес разных религий набирает обороты. В этой индустрии крутится не меньше денег, чем в порно-индустрии. Людям нужна защита и утешение, и они реально в это верят, это не обман. Так что действие моего следующего фильма тоже вращается вокруг реальной ситуации в обществе.
АК: Мне кажется, какая-то изначальная травма на это влияет. И возможно, в европейском обществе это травма отсутствия травмы. И растворение католических ценностей в современном мире тоже может быть травмой взросления в технократическом мире.
РК: Я согласен в одном: пляж в Майами, где мой друг не хотел спасти меня от солнечного ожога, — это была травма. И это очень автобиографичное кино.
Для меня католическая церковь не имела большого значения, потому что в ней было недостаточно развлечения. Это было скучно и грустно абсолютно все время, плачущие люди ближе к Рождеству. Я люблю госпел, это весело. Все вокруг меня хотят во что-то верить из-за страха. Я бы тоже хотел во что-то верить, но я бы не пошел к служителю культа, чтобы решить свои проблемы. Хотя нет, однажды я пошел, чтобы бросить курить. Это жизнь, люди часто говорят противоположное тому, что на самом деле с ними происходит.
